Биографические опусы вполне можно начинать с похожих запевов: родился, подрос немного, пошёл в школу, вырос и начал работать, выработал свой стаж и стал пенсионером. А с этой поры тебя начинают одолевать провокационные вопросы: а где ж там пенсионеру легче живётся – в Марокко ли, в Швеции или там в Аргентине? Или всё же в Америке? Как бы то ни было, нас там не ждут.

ВАС ВОЗИЛИ В ТЕЛЯТНИКЕ?

Мне повезло: везли меня из Поволжья в Сибирь в телятнике (коровнике, товарнике). Но давайте, ребята, по порядку. Родился я красиво, по-немецки экономно – 30 декабря 1940 года в далёком селе Гуссенбах Франкского кантона АССР немцев Поволжья. До войны в этом селе проживало чуть более 8 тысяч человек. Ради шутки – и все сплошные немцы. Одни были землепашцы, другие овощеводы, каменщики, столяры, строители и т. д. Не все знали друг друга, как водится всегда в большом селе, зато одни отличались тем, что проживали в луговой части, а другие – в нагорной. Не пройдёт и года с моего рождения, как чёрная беда нависнет над моей страной: на фронтах Великой Отечественной войны будет литься кровь, будут погибать люди. Моё же село, его людей раскидают по стране аж до... Туркмении. Дьявольская акция: от станции Уват Тюменской области начнут выпускать из эшелона по три-четыре семьи в неизвестность. Эти люди были обречены на то, что они никогда не должны встретиться. Как тут не вспомнить мрачные акции инквизиции...

Большая группа жителей Гуссенбаха была выгружена на станции Куломзино города Омска. Октябрь месяц. Холод, снег. С возницами на санях уходили в ночь группы людей в разных направлениях. В южном направлении области пошёл депортированный народ в Пахомовку, Бердянку, Азово, Пришиб, Сереброполье, Роза-Долину, Цветнополье, Дмитриевку, Александровку. Помню многих своих земляков, оказавшихся в Цветнополье и Роза-Долине. Дальнейшее знакомство было ограничено, ведь село нельзя было покидать без разрешения коменданта. Разве что в ближайшие лесочки за дровами, земляникой, щавелем и грибами можно было сходить. Но не дальше пяти километров. Хорошо помню: в шесть лет сломал руку, свалившись с крыши со стожком сена, а больница была в Азово. Медсестры или фельдшера в селе не было. На свой страх и риск никто не решился увезти меня в Азово. Так и пролежал на топчанчике за печкой, пока рука не срослась. Два раза в Цветнополье был на волоске от костлявой... Память детская ведь цепкая – хорошо помню, что соседи помогали меня выходить: кто из женщин принесёт полстакана, а кто и стакан молока.

ПРОЗА БЫТИЯ ПО-ЦВЕТНОПОЛЬСКИ

По прибытии нас приняла семья Мутас, у которой была свободная кухня. Как раз на семью из... шести человек. Кухню в спешном порядке пришлось перестраивать на зимний лад. Там прожили мы несколько лет; когда нас стало несколько меньше, семью нашу принял к себе Андрей Циске. Он со своей матерью жил в домике в две комнаты, одну из них отдали нам. И печка там внутри была – хоромы и только! Об оплате не могло быть и речи – с голодранцев что взять... В начале февраля отца моего призвали в трудармию – его направили в Барнаул. На следующий год моего старшего брата Андрея (Генриха) постигла та же участь. Ему в то время ещё не было восемнадцати лет; из Цветнополья его послали к чёрту на кулички – на лесоповал под Соликамск. За ним последовал мой следующий брат – Виктор, которому едва исполнилось семнадцать. Он тоже попал на Урал, но на добычу угля. Остались мы с матерью втроём – брат Роберт и я. Роберт уже в тринадцать лет пошёл в колхоз, в тракторную бригаду: там ведь их немного подкармливали. В свои шестнадцать, на удивление, Роберт уже был заправским трактористом. Ему, кстати, при запуске двигателя заводной рукояткой перебило обе руки – сначалаа одну, затем и вторую. После чего Роберт, меня это просто поражало, рисовал и писал как правой рукой, так и левой.

Шла война, и, конечно, жили все впроголодь. Как ни странно, до сих пор помню, как ходил с другими пацанами по помойкам в поисках картофельных очисток с глазками – они шли на посадку. Помнится, моя мать в весеннюю грязь и холод ходила на чужие огороды, копалась в лунках, чтобы найти мёрзлые картофелины. Из них потом делала лепёшки.

Сколько слёз пролила моя мать, Екатерина Фридриховна... Когда молча плакала, не всегда понимал. Когда у неё нервы совсем на пределе были, по-бабьи завоет в голос – тут уж я исходил рёвом.

У нас первый основательный послевоенный урожай пришёлся на 1954-й год. Не забыть тот чудесный запах и вкус настоящего хлеба! Стоит ли говорить об этом, что в годы войны голод был написан на каждой детской рожице круглый год... Летом всё же было несколько легче: с пяти-шести лет мы со старшими ребятами ходили в ближайшие лесочки на поиски щавеля, земляники, костянки. Мы под осень ели хрустящие семена нашей конопли, а летом объедали ещё цветки акаций, в траве выбирали калачики. Не забыть никогда суп из листьев лебеды... Первые в моей жизни конфеты (подушечки) попробовал в четырнадцать лет. Школу выживания тех лет не забыть мне никогда!

ТО РАДОСТЬ, ТО БЕДА

В 1949 году мой отец Андрей (Генрих) Егорович неожиданно получил... отпуск на своём производстве. Заодно это ещё оформлено было как «за успешные производственные показатели». Удивительное явление! На второй или третий день своего отпуска отец пошёл в колхоз и помог в каких-то плотницких делах. Работы, судя по всему, были очень важные и выполнены очень хорошо, что отца премировали... пудом муки. В Барнаул отец не вернулся, так как колхозу очень нужен был толковый плотник-столяр, и председатель колхоза проявил удивительные способности по части переговоров с руководством района, что отца сумели оставить в селе. Но чуть раньше возвращения отца в семью пришла беда: катастрофически стала слепнуть моя мама. Трудная работа в колхозе, постоянные голод и холод, стресс, вызванный отсутствием главы семьи и двух сыновей, подорвали её физически и морально. Уж не помню, как это произошло, но из Челябинска к нам отпустили мамину сестру Марию с внуком Володей.

ШКОЛА ПЕРВАЯ МОЯ

Осенью 1948 года пошёл в первый класс Цветнопольской начальной школы, даже помню нелепую холщовую сумку, что мама сшила мне к этому трогательному событию. Русским языком я уже владел сносно, остальное затем уже хватал на лету. Мне повезло тем, что я общался с внуком тёти Марии – он учил меня русскому, а я его немецкому. А ведь были ребятишки-первоклассники, едва знавшие два-три слова по-русски. Учёба давалась мне легко, в этом заслуга Анны Ивановны Корге, эстонки по национальности. Она была удивительно добрым и сердечным человеком.

Новый учебный год 1952-го, я пошел в 5-й класс Поливановской семилетки, находившейся на эстонской трети села. Здесь первой знакомой моей стала Анна Григорьевна Цыгурова, учительница русского языка и литературы. Затем эти предметы у нас вела Анна Афанасьевна Зинина. В 9-м к нам пришла Людмила Александровна. Тут я ожил совсем – она стала нашей всеобщей любимицей. Мы все с теплотой вспоминаем её – такую изящную и стройную, с трепетным голоском. У неё на уроках никто не зевал и не спал.

Каждому в жизни приходится познавать и вторую школу – школу самой жизни. А она порой бывает очень суровой. Хочу сказать, что к десяти годам мне пришлось научиться многому и многое освоить. И даже мыть земляной пол раствором свежего пахучего коровьего кизяка – этим мы спасались от назойливых блох. И откуда только эти беспощадные мелкие твари брались? Про всеобщую вшивость (это отдельная суровая проза бытия): вши, казалось, торчали везде. Это была какая-то дьявольская напасть...

После школы мне надо было бежать домой: ведь мама, ослепшая полностью к 50-му году, не могла обходиться одна. День у меня был расписан по разным домашним делам: тут и огородчик с огородом, рубка хвороста, полив и т. д. Кроме всего был ещё и отцовский самосад, листья которого надо было шлицевать, нанизывать на ветки и отправлять на сушку под навес. А сколько возни требовал кизяк, заготавливаемый на топливо к зиме... Нет, баклуши бить в то время нам, пацанам, не приходилось. Одна отрада у меня была всё же – в любую свободную минуту я читал (благо, библиотека была почти рядом с домом). В эти же годы осознанно стал упёртым атеистом. К маме приходили иногда её землячки, пели псалмы и песни, молились с мамой. Старались и меня втянуть в веру. С детским максимализмом отклонял эти попытки, слащавую фальшь, неувязку с действительностью, почитание и преклонение перед мифической фигурой, от воли которой зависит буквально всё. Не мог я согласиться и поверить в его доброту, человеколюбие и справедливость, когда с нами произошло такое, когда так жестоко наказана мама... За что?

ШОКАМ НЕТ КОНЦА

Школа меня тоже повергла в шок. Где-то в классе шестом или седьмом стою и разговариваю с группкой ребят. Тут к нам резво, чуть ли ни с обжигающим взглядом, подходит учительница: «Разговариваете по-немецки? Нельзя разговаривать по-немецки!» Вот что-то подобное от ребят мельком слышал. Когда же слышишь впервые сам, воспринимаешь это совсем иначе. По-казахски и по-эстонски можно разговаривать, а по-немецки не сметь?! Во мне тогда что-то оборвалось: возмущаться или спорить каким-то пацанам с учительницей в то время пахло крамолой. Тут вот вдруг до меня стало доходить, почему на радио не звучат немецкие песни. Ведь музыка Моцарта и Штрауса всё же звучала – уже позже и в песенном творчестве кое-что стало мне проясняться. Радио в то время было прорывом в мир. А мы кругом чуть ли ни свято верили нашему радио. Кстати, радио в Цветнополье провели осенью 52-го года. Божницей для всех в домах стала чёрная тарелка, вещавшая человеческим голосом про всё и всех. Окончив седьмой класс, собрался я, было, в художественное училище Свердловска. Тут отец преподал мне основы социалистической экономики в отдельной халупе из дерна на селе: «Какой тебе Свердловск, какое училище? На что ты поедешь? Кто тебя кормить и одевать будет? У нас таких денег нет!..» Всё, приплыл к берегу дремучей действительности. После урока отрезвления пошёл в восьмой класс; в учёбе, конечно же, разочаровался, но держался в рамках приличия. Учиться почти перестал, просто надеялся на свою память, да выручала прочитанная масса книг. И в аттестате зрелости всё же преобладали четвёрки и пятёрки. Но тройку мне всё же «впаяли» по... физкультуре: тогда выводилась общая оценка по физкультуре и НВП. Очков у меня не было, и стрелок был прескверный, получал одни двойки. Зато в армии позже снял грех с души: стал отличником СА, был на пристрелке оружия, за что получил благодарность командования.

В МИР ОТКРЫТО ОКНО

Всем классом мы мечтали поехать на какую-нибудь комсомольскую стройку. Ведь мы были все же строителями – с 8 класса строили новые здания. Ведь среднюю школу в Цветнополье открыли как бы для нас в 1955 году, но в старом здании Поливановской семилетки. Для новой школы мы делали всё: сами производили, вывозили и штабелевали саман, в Азово работали на кирпичном заводе, выкладывали стены. И результат: Азовский райком комсомола нас не направил никуда, сославшись на то, что и дома на селе работы хватает. Главное же, в чём мы проявили себя – это наши встречи через пять лет; за нашим классом уже последовали другие выпускники. Эту нашу традицию до сих пор соблюдаем. Одна любопытная особенность: традиция встреч выпускников школы перенеслась в далёкую Германию, где живут выпускники Цветнопольской средней школы чуть ли ни всем классом.

Куда деваться? В колхозе себя не представлял: такой нескладный, худой наподобие весеннего грача, да ещё и со зрением не всё ладно... Тут в конце лета в гостях был старший брат Генрих с семьёй, предложивший переехать к нему. Так я, как тот чудак-романтик из песни, оказался в краю с туманами и запахом тайги. Песня появилась, правда, позже, но я оказался на Урале раньше. Болота и леса вокруг, до горизонта везде лес – хоть в любую сторону смотри. Приняли там, в «почтовом ящике», на работу, через некоторое время сдал на корочки брокера-нормировщика. Давали мы лес Родине. Своеобычность этого процесса была в том, что мы работали вместе с заключёнными. Мы занимаемся лесом, а кругом солдаты с автоматами. Пермская область была покрыта сплошной сетью лагерей. Прошло полвека, что-то там, судя по всему, сегодня уже изменилось. Кстати, в тайге встретил вторую волну репрессированных немцев – их депортировали из Украины (1943 – 1944 годы). Очередная боль на сердце.

Оттуда, из-под Соликамска, меня призвали на службу в ряды СА; попрощался с родителями – ведь уходил в неизвестность на три года. Неизвестность окончилась на призывном пункте в Перми – нас, группу новобранцев, отправляли под Москву. У меня голова пошла кругом: неужели под Москву? Срослось всё: первая баня, вот мы уже такие неузнаваемые и смешные скворчата в армейском обмундировании. Наш адрес – город Щелково. После полета Ю. А. Гагарина в космос нам можно было слегка гордиться – мы служили рядом со Звёздным городком. Несколько моих сослуживцев из автороты даже видели Юрия Гагарина и Германа Титова по дороге в Москву. Мои товарищи по службе за три года побывали в командировках в разных местах Советского Союза. Меня же не брали ни в одну командировку по банальной причине – у меня ведь была «хромота» по пятому пункту. А вдруг я буду продавать военные секреты Родины оптом и в розницу?! Ведь я всё равно знал, где были мои товарищи и над чем они работали. Буквально за месяца два до конца службы мне наш врач части, майор Наум Михайлович Балан, открыл тайну: «батя» части в Москве просил за меня и... оставили в части, потому что нужен был свой художник. Это не значит, что я только знал краски и кисти – и в наряды ходил на кухню, и в караул, уголь ночью разгружал, оружие чистил, вскакивал по тревоге ночью и бежал со всеми в неизвестность. Служба на медовый пряник совсем не похожа. За что я особенно благодарен армии. После первого года службы почти каждый месяц бывал в Москве; центр столицы знал хорошо. Выполнишь задание командования, и бегом в Третьяковку или музей А. С. Пушкина. Часами бродил себе по залам с удивительными творениями великих художников. Разве мог я, паренёк из села, представить себе такое везение! Оказывается, и это ещё не всё: изредка нас – желающих – вывозили в Москву в театры, на большие концерты, на ВДНХ. Я всё это жадно впитывал, учился. На 23 февраля 1962 года меня поощрили отпуском, и мать, которой к тому времени успешно прооперировали глаза, впервые увидела меня рослого. А в конце ноября этого же года был уволен со службы в запас. Вернулся к родителям, они уже были пенсионерами, и рядом с ними должен был кто-то находиться.

ГРАЖДАНСКАЯ ЖИЗНЬ – ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Через несколько дней моей гражданской жизни пришёл в школу, которую мы начинали строить. Она теперь находилась у старой Цветнопольской начальной школы. Неожиданно мне предложили вести уроки рисования, затем и черчения (учительница уходила в декрет). Затем основательно подумал и решил поступить на факультет иностранных языков Омского госпединститута. Поступал на очное отделение, через пять дней успешно сдал экзамены, лишь по литературе получил четвёрку. Спасибо моим учителям – Хионии и Валентине Смирновым, Виктору Федоровичу Тальдрику, Антонине Михайловне Журавлевой, Маргарите Валериановне Черкасовой, Амалии Яковлевне Райх, Нине Петровне Ершовой – что-то они в меня вложили. Перевёлся на заочное отделение. Ведь на что-то надо было питаться и одеваться. Почти до 1973 года вёл рисование с черчением, немецкий язык. В 1964 году всецело встал за внедрение немецкого родного языка и литературы. Это, впрочем, особая тема с разными оттенками. Успел побывать в роли заместителя директора по учебной части, а летом 1973-го был назначен директором школы. Представьте себе, в школе 960 учащихся. Мы – вторые по числу учеников в Одесском районе. В классах по 25-35 учеников. Начал собирать различные факты: у нас за год поступало только в ВУЗы от семи до четырнадцати наших выпускников. При школе был интернат, где жили учащиеся из Дмитриевки, Роза-Долины, аула Бакзе, отделения «Лесное» Сосновского ОПХ Таврического района. Где-то к 1977–1978 годам половину педколлектива составляли выпускники нашей школы. Такое же положение было и в колхозе имени Ленина – почти все главные специалисты были выпускниками Цветнопольской школы. Как мы внедряли горячее питание, разворачивали производственную бригаду и начальную военную подготовку – одним словом не скажешь. А ещё с помощью колхоза (председатель правления К. А. Урих) совершенствовали материальную базу производственного обучения: мы имели два трактора и комбайн. Только один факт из нашей работы: ученическая бригада где-то в конце 70-х сдала колхозу для реализации 7 с половиной тонн фруктов и ягод.

Летом 2015 года у меня в гостях побывало несколько выпускников школы тех лет – они приехали в гости из Германии. С каким удовольствием мы вспоминали производственную бригаду и организацию отдыха в Боровом: одна смена отдыхала на озере Щучьем, другая работала. Потом они менялись. Это была фишка нашей школы. В декабре 1984-го, в самые морозы, произошла авария на школьной котельной – порыв теплотрассы под землёй (вообще-то такие трассы служат 10 – 12 лет, а наша стояла аж с 1964 года). Это был какой-то кошмар. Дней пять прошло, пока мы классы растолкали по разным углам, чтобы продолжить занятия. Ремонтники колхоза напряжённо работали по устранению аварии и проложили теплотрассу поверху. Когда работу сделали, решили позвать родителей на уборку коридоров и классов. Отдельные умники высказались в таком роде: «Вот он допустил аварию, пусть сам и убирает!»

Мне не прямо в лицо сказали, а грязный слух пошёл по селу. Учителя работают с учениками, с общественностью и с родителями. А тут с родителями вышла заминка... Вроде бы всё делал для села, а тут проиграл. И ещё понял одно: мне надо «линять» из села. Прошло всё же с десяток лет до моего стука дверью.

В ЖИЗНИ ВСЁ НЕ ПРОСТО

Через два года сдал директорский хомут, проработал ещё два года рядовым учителем. И тут меня избирают секретарём парткома колхоза имени Ленина. Чуть ли не в пятьдесят начал делать политическую карьеру. Правда, Борис Ельцин не дал развернуться, развалив СССР и порушив ослабевшую монолитность партийных рядов. До этого развала успел ещё побывать членом бюро Одесского РК КПСС и депутатом Одесского Совета депутатов трудящихся. А тут с началом 90-х зашевелились наши немцы, захотев набрать свободы и самостоятельности. В 1991-м году воссоздаётся на Алтае Немецкий национальный район. И мы тут в Омской области начали двигаться в сторону создания своего национального района. К нам зачастили разные гости. Указ об образовании района вышел 17 февраля 1992 года. В эти же годы развернулась общественная жизнь немцев – в Москве проходят съезды. Три съезда под руководством Генриха Гроута и два под руководством Гуго Вормсбехера. Скажу сразу, меня это поразило – ни Михаила Горбачева, ни Бориса Ельцина не было на этих съездах, не было ни одного маститого писателя (а они же инженеры человеческих душ). Увидел лишь одного интересного поэта и общественного деятеля, Героя Социалистического Труда Давида Кугультинова (Калмыкия). Наши СМИ тоже вели себя как-то вяло.

Получилось так, что я был делегатом всех пяти съездов. Какой сумбур, разброс мнений и откровенных препирательств – всё это, конечно, не продвинуло наших немцев к чему-то положительному. Видно было, что народ сам по себе, а предводители тоже сами себе по своему курсу. На втором съезде «возрожденцев» (это общество под руководством Г. Гроута – «Возрождение») я выступил с предложением: от имени съезда обратиться в Комитет по делам национальностей при ООН, дать нашим немцам статус политических беженцев. Второе предложение: с учётом того, что среди наших немцев много католиков, обратиться к Папе Римскому с просьбой о поддержке нашего народа. Третье: большинство немцев у нас – лютеране, и надо обратиться к руководству Лютеранской церкви в Германии, чтобы наших переселенцев понимали и поддерживали на исторической родине. Меня попросили передать записку с моими предложениями в секретариат, что было и сделано. Зал съезда взорвался бурными аплодисментами. Мои предложения, как вы понимаете, старательно где-то замылили. Это не входило в планы и программу «вождя» народа Генриха Гроута... Но я ему это припомнил. В январе 1998-го года была образована Федеральная национально-культурная автономия «Российские немцы» – нашим немцам первым дали такой «утешительный приз». Ой, мы первыми получили такое свидетельство! Смотрите!.. Да, получить такое через 57 лет... Через год решили сверхсудьбоносное событие отметить. Общее собрание прошло в здании Московской высшей профсоюзной школы. Приехал туда и Генрих Гроут – на этот раз с Украины. Ему стало тесно в России, и он на Украине начал набирать и учить местных «возрожденцев». А тут нам объяснили: он привёз очень важное предложение. Выступает, наконец, кум-товарищ, и призывает нас к акции гражданского неповиновения. Как он долго и оригинально думал... Душа моя не выдержала, и я попросил слова: на съезде тогда вы замылили мои предложения, а сегодня привезли эту чушь... Кто поддержит ваше предложение? Вы сами лишите нашу молодёжь будущего, да власти просто размажут её. Новый «поп Гапон» в ответ ничего не сказал. В конце лета 2013 года последний раз вышел на сцену в Энгельсе – бывшей столице Немреспублики. Объявил об уходе с эстрады российских немцев. В Азово решил устроить авторский вечер (май 2014-го ). Провалился, пришло на выступление порядка пятнадцати человек. Тут немцев нет.

Чем могу, помогаю людям. Одних контрольных и курсовых работ сколько помог подготовить. Были и дипломные работы. Работы по языку, диалектам и истории.

А ЖИЗНЬ ВСЁ РАВНО ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Иногда с теплом вспоминаю своё руководство в Одесском РОНО: Петра Ивановича Емельяненко, Владимира Николаевича Фадина, Тамару Николаевну Кудря. Без начальственного гонора, не крикливо-шумливые, а по-человечески добрые и тактичные. С ними было приятно работать. Был ещё один коллектив, с которым был связан дружбой и творчеством на долгие годы – это редакция Одесской районной газеты «Пламя». С удовольствием вспоминаю наши встречи, беседы, товарищескую взаимопомощь с Владимиром Гуселетовым, Александром Кочергой, Валерием Неверко, Татьяной Пелих. Хорошие отношения сложились с редакторами газеты Николаем Поликарповичем Шепелюком и Валерием Николаевичем Захаровым. Находил время для корреспонденции, фотозарисовок, портретов тружеников села. Мои материалы публиковались в «Омской правде», ряде центральных изданий, и даже осмелился напечататься в «Огоньке». Всё это дало мне возможность стать членом союза журналистов СССР, затем и Российской Федерации. В 1994 году стал сотрудником районной газеты Азовского ННР «Ире Цайтунг» – в 1996 году был назначен главным редактором этого издания. Думал, что проработаю лет десять, и уйду на пенсию. Но меня свалил в 2002 году обширный инфаркт, в результате чего ВТЭК запретил мне работать. Рад тому, что мои юморески, фоторепортажи и другие материалы использует журнал «Культура» Национально-культурной автономии немцев Омской области.

НАСУЩНОЕ О ДЕЛАХ

Меня некоторые знакомые и не очень иногда колко спрашивают: «Чего ж ты достиг?» Начну с того, что меня знают и помнят за пределами Омской области. В Челябинске один деятель назвал меня даже «Наш Евгений Петросян». Простим ему – он же не знал, что Петросяна я уже давно с трудом переношу. У нас с ним разные зрители. Я как автор и исполнитель немецких шванков (это давнишний жанр юморесок, зачастую и перцем жгучим) представляю нашу культуру и немецкий язык, в том числе диалекты поволжских и сибирских немцев. Как ведущий концертов всегда вёл их на немецком языке. И думать не думал никогда, что когда-нибудь буду выступать в Посольстве ФРГ в Москве, на сцене Миннаца, буду режиссёром и ведущим концерта для делегатов Первого съезда трудармейцев СССР (ноябрь 1995 года). Со своим подопечным фольклорным немецким ансамблем «Blumenfeld» первыми из Азовского немецкого национального района представили нашу культуру в Германии (май 1993 г.), затем с группой творческих работников наших немцев неделю выступали в Дании – мог ли я когда-то об этом мечтать? Был дружен с частью труппы Немецкого драматического театра из Алма-Аты и работал с ними. Если перечислить все города, будет очень большой список. Буду краток: неоднократно выступал на различных сценических площадках Москвы, Саратова и области, Волгограда, Ульяновска, Омска и области, Новосибирска, Златоуста и Челябинска, Оренбурга, Барнаула и Славгорода, в Краснодарском и Красноярском краях, в ряде городов Республики Казахстан. Нас связывала творческая дружба с исполнительницей немецких народных и тирольских песен Ириной Штаух, с Александром и Валентиной Михель. Я очень ценю работу заведующей отделом культуры МСНК Валентины Николаевны Смирновой-Эртель. Мы, конечно, выступали от имени Международного Союза немецкой культуры, который оплачивал проезд, питание на местах. Но я же всегда утверждал, что я дарю свои лучшие вещи нашим немцам. Das war fantastisch – меня совершенно бесплатно, как и в 41-м в Сибирь, привезли в моё родное село Hussenbach (ныне это село Линево Волгоградской области), и мы с ансамблем «Blumenfeld», группой актёров Немецкого драмтеатра дали большой концерт. Жаль, но дом наш уже не увидел – некому его было мне показывать.

НЕ ПОДСМАТРИВАТЬ – ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ

Своих бабушек-дедушек не знаю, они ушли в мир иной в 20-х годах двадцатого века во время голода в Поволжье. Была у нас Библия с записями по истории семьи, но куда-то это всё подевалось. А если с давнишних времён копать, то в Россию по Манифесту Екатерины Второй прибыло пять семей Иорданов. Две семьи вернулись через некоторое время назад в Германию. Даже знаю, что сейчас в Германии есть художник и фотограф с моей фамилией. Есть Иорданы и в Америке – мой дядя после Октябрьской революции выехал туда (смешно, они там должны быть Джорданы). Да, удивительно тесен мир – много лет назад обнаружил своего однофамильца в Южно-Африканской республике – он был профессором и поэтом.

Я страшно виноват перед своей матерью. У неё была светлая голова, она столько зарифмовок, коротких стихов, загадок, прибауток и пословиц знала. Причём в них интересно сочетались немецкий и русский языки – это было чистой воды народное творчество. Всё думал засесть и с ней записать... Но были всегда какие-то важные дела, какие-то общественные нагрузки… Успею я их записать, утешал себя. Всегда было много особых важных дел. Не сделал работу – хоть хватай себя за волосы, а поезд уже ушёл. Не успел...

Отец был грубый и крайне несдержанный человек. Понимаю, что жизнь у него была тяжёлой, потерял он и родных, и друзей во время голода в Поволжье. Но всему есть свои пределы. Я от него ласкового слова не слышал – всё угрозы, маты да укоры. Объедал я их, и неспособный ни на что... С тех давних времён, от тех воспоминаний грубость и хамство просто ненавижу. Не лежала душа у меня к отцу.

Старший брат мой покоится в Германии, второй – в Казахстане, а брат Роберт – в Цветнополье. Родителей похоронил тоже в Цветнополье – так, своё родное гнездо на волжской земле им не суждено было больше увидеть... Надумал в 1996 году стать семейным человеком. Надолго и всерьёз, но неувязочка вышла: радость моя где-то через месяца полтора нашей семейной жизни ляпнула: «Не люблю я тебя, и жить с тобой не буду»... Это место у лесочка всю жизнь избегал. Рвать и разбегаться, смешить всё село? Трагедию не стал закатывать, и не такое в жизни бывает: придёт время и найдутся всему положенные углы. Родился у нас сынок, выучили, дали ему высшее образование, женили. По примеру папаши тоже у него не пошла семейная жизнь…

Сын нашёл себе другую половинку, ныне живёт в Германии. Так что у меня теперь два внука – один в Омске, другой на той стороне. Точку в отношениях со своей супругой поставил уже в Азово, всё «бельё былого» просто не смею перестирывать. Последовал второй мой брак, и этот союз лопнул по всем швам после того, как меня свалил обширный инфаркт. Достала меня всё же та трагедия на котельной в школе. Моя новая зазноба раскинула, видимо, пасьянс, и вышло ей кругом пусто-пусто, да и в любое время моя свечка могла потухнуть. Алые паруса наших жизненных шхун разошлись курсами.

Наша семья жила очень скромно, могу даже сказать – бедно, ничего яркого мы со своими родителями не свершили. Стоит ли «забор городить»? Мы просто жили на этой земле.

Вот я всё думаю и никак не могу понять, чем же так провинились перед Россией, её народом наши немцы... Ведь мой народ сделал столько для России, своей новой Родины, в которой ему уготовано судьбой быть изгоем. Это боль моя. Пройдёт лет тридцать, и с нами будет покончено. Останутся лишь наши фамилии, по словам профессора Б. Г. Рейтера, и кто-то будет вычислять нашу никчемность?.. Нет, боль моя, поселившись в сердце, будет грызть меня до конца моих дней...

Артур Иордан

источник: Люди и судьбы. Немцы в истории Омского Прииртышья. – Омск: типография "Золотой тираж" (ООО "Омскбланкиздат")